[Про]зрение - Жозе Сарамаго

Сейчас комиссар готовится выйти на улицу. Положил оба письма во внутренний карман пиджака, надел плащ, хотя прогноз был более чем благоприятен, нежели можно пожелать в это время года, в чем он смог бы убедиться de visu[10], отворив окно и поглядев на редкие белые облачка, медленно плывущие в вышине. Не исключено, впрочем, что склониться в пользу плаща заставил иной, более весомый аргумент, поскольку плащ макинтош, особенно этого фасона, с поясом, есть нечто вроде отличительной особенности классических детективов, по крайней мере, с тех пор, как реймонд чэндлер создал своего марлоу[11], и по одному взгляду, посверкивающему меж опущенным полем шляпы и поднятым воротником плаща, можно немедленно узнать хамфри богарта, и эта немудреная наука доступна любому читателю книг о полицейских-и-ворах. Наш комиссар шляпы не носит, ходит с непокрытой головой – такой модус предписан ему нынешней модой, которая терпеть не может романтизма и, как говорится, сначала стреляет на поражение, а потом уже спрашивает: Эй, есть кто живой. Комиссар уже спустился на лифте, уже миновал вахтера, кивнувшего ему из своей будочки, и вот теперь он на улице и собирается выполнить три задачи дня – с опозданием позавтракать, пройти по улице, где живет жена доктора, и вручить письма адресатам. Первая задача решилась в кафетерии, где он получил кофе с молоком и поджаренные хлебцы с маслом, не такие, впрочем, хрустящие и сочные, как в прошлый раз, но ничего удивительного, так устроена жизнь, одного прибывает, другого убывает, а что касается этих хлебцев, то и приверженцев у них все меньше – и среди производителей, и среди потребителей. Простим же эти гастрономические банальности человеку, у которого в кармане бомба. Он уже поел, уже расплатился и скорым широким шагом стремится ко второй своей цели. Путь к ней занял минут двадцать. На углу умерил шаги, принял вид праздного гуляки, и, хотя знал – если дом взят под наблюдение, полицейские его узнают, но это его не смутило нисколько. Если кто и заметит и доложит своему непосредственному начальству, а то – своему, более или менее прямому, а то – главе столичной полиции, а тот – министру внутренних дел, можно не сомневаться, что альбатрос скажет самым своим режущим тоном: Не трудитесь сообщать то, что я и без вас знаю, рассказывайте такое, что мне нужно знать, а именно – какого черта он там ошивается и что он там забыл. А на улице людей больше, чем обычно. Перед домом, где живет жена доктора, стоят кучками жители квартала, которые, влекомые сюда любопытством – невинным в большинстве случаев, но иногда и злорадным, – стеклись с газетами в руках туда, где живет обвиняемая, более или менее знакомая им шапочно или близко, не говоря уж о таком неизбежно возникающем факторе, как то, что зрение иных поправлял, бывало, умениями своими и навыками офтальмологический ее супруг. Комиссар уже заметил соглядатаев – вот один присоединился к самой многочисленной группе, вот другой с деланой небрежностью прислонился к стене, читая спортивный журнал с таким видом, словно в мире печатного слова нет для него ничего более значительного. И так объяснимо, почему в руках у него не газета, а именно журнал – журнал, надобно вам знать, обеспечивая достаточное прикрытие, занимает значительно меньше места в поле зрения наблюдателя и легко прячется в карман, если возникла необходимость тронуться следом за наблюдаемым. Полицейские знают такие штуки, их еще в детском саду обучают такому. Конечно, всякое бывает, и нельзя исключать, что эти двое не осведомлены о непростых, мягко говоря, отношениях между комиссаром и министерством, где они служат, а потому думают, что и он тоже задействован в операции и пришел удостовериться, что все идет согласно плану. Ничего, словом, удивительного в том, что он тут. Хотя с другой стороны – конечно, по кабинетам определенного уровня уже пошел гулять слух, будто министр недоволен работой комиссара, и что доказывается приказом его помощникам вернуться, но шепотки эти еще не достигли нижних этажей ведомства, к которым и принадлежат двое агентов. Да, пока не забыли, надо бы разъяснить, что шептуны понятия не имеют о том, чего ради был комиссар командирован в столицу, и это, в свою очередь, доказывает, что инспектор и агент, пребывая там, где пребывают, не проболтались. Любопытно, хотя и нисколько не забавно, было наблюдать, как соглядатаи с таинственным видом приблизились к комиссару и шепнули, не разжимая губ: Без перемен. Комиссар в ответ кивнул, обвел взглядом окна четвертого этажа и пошел прочь, подумав: Завтра, когда будут опубликованы имена и адреса, народу здесь будет не в пример побольше. Увидев невдалеке проезжавшее такси, остановил его. Сел, поздоровался и, достав из кармана конверты, прочел адреса, спросил водителя: Куда ближе. Второй. Тогда едем сначала туда. На переднем сиденье лежала сложенная газета – та самая, где кроваво-красными буквами был напечатан заголовок: ВОТ ОНО, ЛИЦО ЗАГОВОРА. Комиссара так и подмывало спросить таксиста, что он думает насчет этой газетной сенсации, однако он удержался из опасений, что чересчур напористым интересом и самим тоном выдаст свою профессию. А про себя подумал: Вот оно что значит – страдать от того, что слишком ясно сознаешь степень своей профессиональной деформации. Тему неожиданно затронул сам водитель: Не знаю, что вы думаете насчет той женщины, что, говорят, сохранила зрение во время эпидемии, но по мне – так это чепуха самой высшей марки, придумали, чтоб газеты лучше продавались, если я ослеп, если все ослепли, как же это она ухитрилась не ослепнуть, нет, не было такого и быть не могло, и кому это только в голову-то пришло. А еще говорят, это она всех подбила голосовать чистыми бюллетенями. Да и это – брехня чистейшая, женщина, она женщина и есть, в политику не мешается, был бы мужик, ну, куда ни шло, а так – да ну. Ну, поглядим, чем дело кончится. Кончится это дело, изобретут другое, иначе и не бывает, а вы даже не представляете, чего только наш брат таксист не наслушается, да, и я вот еще что вам скажу. Слушаю, слушаю. Вопреки тому, что принято считать, зеркало заднего вида – оно ведь не только, чтобы за дорогой следить, в нем и душу пассажира видно, хоть никто пока об этом не догадывался. Да, в самом деле, я об этом никогда не думал. Да уж поверьте, за баранкой многому научишься. После этого откровения комиссар счел за благо свернуть беседу. И лишь когда водитель затормозил со словами: Приехали, все же осведомился, всех ли машин и шоферов касается меткое наблюдение над зеркалом заднего вида и душой, однако в ответ услышал безапелляционное: Нет, уважаемый, только такси.

Комиссар вошел в подъезд и, подойдя к стойке, сказал так: Здравствуйте, я из страховой компании провидение, мне нужен директор. Если вы насчет страховки, то, наверно, лучше будет обратиться к администратору. Вообще-то, конечно, вы правы совершенно, но дело, которое привело меня сюда, в вашу газету, не вполне технического свойства, а потому мне совершенно необходимо поговорить именно с директором. Господина директора нет пока на месте, приедет, полагаю, где-нибудь после обеда. Ну, а кто его замещает, кто у вас тут самый компетентный. Наверно, шеф-редактор. В таком случае, будьте добры, доложите обо мне, страховая компания провидение. Как ваша фамилия. Скажите просто – провидение, этого будет достаточно. Вахтер набрал номер, объяснил, в чем дело, и, положив трубку, сказал: Сейчас за вами спустятся. Через несколько минут появилась женщина: Я секретарь редактора, прошу вас следовать за мной. И комиссар проследовал за ней по коридору. Он был очень спокоен и не испытывал ни малейшей тревоги, как вдруг, без предупреждения от осознания того, на какой рискованный шаг решился, у него перехватило дыхание, словно от удара в солнечное сплетение. Было еще время повернуть назад под каким-нибудь благовидным предлогом вроде такого: Ах, какая досада, забыл самый главный документ, без которого нет смысла разговаривать с господином редактором, но ведь это была неправда, документ здесь, при нем, во внутреннем кармане пиджака, вино откупорено, комиссар, вам ничего не остается, как выпить его. Секретарша меж тем провела его в кабинетик, обставленный весьма непритязательно – диван, которому, судя по всему, именно здесь, в относительном покое суждено было окончить свой долгий век, полка с книгами, стоящими кое-как, стол, заваленный газетами, – и сказала: Присаживайтесь, подождите, пожалуйста, господин шеф-редактор сейчас занят. Хорошо, я подожду, ответил комиссар. Это был второй шанс. Если выйдешь отсюда, если выберешься из этой ловушки, останешься цел и невредим, молвил кто-то, будто поглядевший в зеркало заднего вида на собственную свою душу, молвил и счел, что поступает она до крайности опрометчиво, что не дадено им, душам то есть, такого права – шастать тут и ввергать людей в большие неприятности, а должны они, напротив, отстраняться от них и вести себя прилично, потому как души, если уж расстаются с плотской своей оболочкой, чаще всего бродят неприкаянно, не зная, куда направиться, и, поверьте, не только за баранкой такси постигаются такие истины. Но комиссар не вышел, ибо настало уже время для того, чтобы откупоренное вино и т. д. и т. п. Тут вошел редактор: Прошу прощения, что заставил вас ждать, но было спешное дело, не мог бросить его на полдороге. Да ничего, спасибо, что согласились принять меня. Так чем же я могу быть вам полезен, из того, что мне сообщили, я заключаю, что это не ко мне, а к нашей администрации. Комиссар сунул руку в карман и извлек оттуда первое письмо: Буду вам очень признателен, если прочтете вот это. Прямо сейчас, спросил редактор. Да, если можно. Как, кстати, мне вас величать. Прочтете – узнаете. Редактор вскрыл конверт, достал и развернул лист, пробежал его глазами. На первых же строчках задержался, озадаченно взглянул на человека, стоявшего перед ним, как бы спрашивая – не благоразумней ли будет тут и остановиться. Но комиссар молча показал – читайте, мол, дальше. До самого конца письма редактор уже не отрывался от чтения, а скорее даже напротив – казалось, он с каждым следующим словом все глубже погружается в пучину и, увидев, какие чудовища обитают там, в безднах, уже не сможет вынырнуть на поверхность прежним шефом-редактором. И в самом деле, не похож на себя был тот, кто наконец поднял глаза на визитера и сказал: Простите, но все же – кто вы такой. Моим именем подписано это письмо. Да, конечно, я вижу, но ведь имя – не более чем слово, и оно ничего не говорит о человеке. Я предпочел бы не представляться, но прекрасно понимаю, что вам нужно это знать. В таком случае назовитесь. Сначала дайте честное слово, что письмо будет напечатано. Пока нет директора, я ничего обещать не могу. Директор, как мне сказали, будет только после обеда. Да, часам примерно к четырем. Что ж, я вернусь к четырем, но только прошу вас иметь в виду, что в кармане у меня – копия этого письма, и я вручу его получателю, если оно вас не заинтересует. Письмо предназначено, я полагаю, другой газете. Да, но ни одной из тех, которые опубликовали фотографию. Понимаю, но в любом случае – вам не стоит думать, что эта другая газета согласится рисковать, а рисковать, напечатав факты, вами изложенные, придется – и сильно. Да я и не думаю, я ставлю на двух лошадей и рискую проиграть на обеих. Почему-то мне кажется, что если выиграете, риск будет значительно больше. Точно так же, как и вы, если согласитесь напечатать. С этими словами комиссар поднялся: Я вернусь в четверть пятого. Вот ваше письмо, поскольку мы пока не пришли к соглашению, я не могу и не должен держать его у себя. Спасибо, что избавили меня от необходимости просить его у вас. Редактор снял трубку, вызвал секретаршу: Проводи нашего гостя, учти, он вернется в четверть пятого, его надо будет встретить внизу и доставить в кабинет директора. Хорошо, будет исполнено. Что ж, до свидания, и комиссар ответил: До свиданья, они обменялись рукопожатием. Секретарша открыла дверь, пропуская посетителя: Прошу вас. Они дошли до приемной. Буду вас ждать здесь в назначенное время. Спасибо. До свиданья. До свиданья.